Дмитрий Глуховский - Метро 2035
Они ушли с Цветного последним бутылочным баркасом: Гомер с Артемом, радостный от их скорой встречи Леха и унтер с родинкой промеж глаз, назвавшийся Артему Дитмаром. Двое других, безымянных, в черной форме налегли на весла, и от Цветного скоро осталась одна медная копейка в конце туннеля. А потом и копейка утонула.
Пахло плесенью. Весла шлепали по воде, рассеивая радужную бензиновую пленку, разгоняя плавучий мусор. Внизу, под тиной и под пленкой, ходили смутные извилистые тени, чудились какие-то вертлявые гады в руку толщиной; тут таких раньше не было, и быть не могло. Радиация накрутила, накорежила каких-то своих существ, нелепых и жутких.
– А знаете, кто у красных в авангарде? – говорил унтер. – Они в авангард уродов берут. Ставят в прорывные отряды уродов. Вооружают их. Обучают. Трехруких. Двухголовых. Раковых, которым терять нечего. И – к нашим границам. Ближе… Ближе. Знают, как эти твари нас ненавидят. Вербуют их по всему метро. Разведка говорит, на Сретенском выставили блокпост, от Трубной линию отсекли. А старший поста весь чешуей покрыт. Тут уже и не поймешь… Красные уродами командуют… Или уроды – красными. Я думаю, второе. Поэтому они нас и хотят сжить. Готовится что-то… Что-то готовится…
Артем слушал и не слышал. Думал о другом: главное, чтобы там, в Рейхе, никто не узнал его. Чтобы никто не вспомнил паренька, которого восторженной толпе на Пушкинской с помоста обещали повесить. Чтобы не опознали тюремщики из казематов Тверской. Побег висельника – нечастое дело. Забудут такое?
– А, сталкер? – Дитмар тронул его за руку, и прямо за ожог прохватил сквозь рукав.
– Что?..
– Какие районы твои, говорю? Где работаешь? Наверху?
– Я… Библиотека. Арбат. Для браминов книги сверху носил.
Гомер смотрел мимо, рассеянно чесал куре холку: не успели отдать ее никому в вертепе, и съесть не успели, так что кура продолжала жить.
– Хороший район, – унтер смотрел на Артема; ломаные фонарные отсветы от гнилой воды липли к его лицу. – Все там знаешь? И Охотный ряд? И к Большому туда дальше?
– Бывал, – осторожно сказал Артем.
– А почему на браминов работал?
– Читать люблю.
– Молодец! – похвалил его Дитмар. – Молодец. Такие люди, как ты, нужны Рейху.
– А такие, как я? – спросил Леха.
– Рейху всякие люди нужны, – подмигнул ему унтер. – Особенно сейчас.
* * *Приплыли.
Подземная река уперлась в запруду. Берегом навалены были мешки с грунтом, что ли, и в них ткнулась бутылочная лодка. За мешками шла уже настоящая стена, туннелю по середину. Гудела электрическая помпа, откачивая набирающуюся по ту сторону запруды лужу. Штандарты развешаны: красное поле, белый круг, трехпалая свастика. Триумвират Чеховской, Тверской и Пушкинской. Все, конечно, уже переименованы давно: Чеховская – в Вагнеровскую, Пушкинская – в Шиллеровскую; Тверская – тоже еще во что-то. У Рейха свои кумиры.
Спрыгнули на берег, унтер обменялся зиг-хайлем с дозором. Все были нарядные, с иголочки. Главный офис железных дорог наверху обнаружили, не говорят, а у них форма была такая, черно-серебряная.
Досмотрели багаж, и сразу, конечно, все нашли: вот рация, а вот автомат. Спас унтер: пошептал что-то, улыбаясь Артему из-за черного плеча, и пограничники обмякли.
Однако на саму станцию не пустили.
Нашли в туннеле зарешеченный боковой ходок, у которого стояла охрана.
– Сначала медосмотр, – бодро сообщил Дитмар. – В Железный легион хлюпиков не берут. Снаряжение… и курицу… придется временно сдать.
Оставили все охране.
Комната. Белый кафель кругом. Пахнет карболкой. Кушетка, доктор стоит в маске микробной, в шапочке, одни лохматые брови нависают. Двери какие-то дальше. Унтер с ними вошел, в углу на табуретку присел. Доктор улыбнулся просоленными бровями, обмаслил глазами-маслинами. Заговорил певуче, с недобитым акцентом.
– Ну, кто у нас первый?
– Давайте, я, что ли! – брокер поежился.
– Раздевайтесь до трусов. Медкомиссию проходили?
Доктор поглядел, постучал, пощупал резиновыми перчатками, в глотку заглянул, попросил оскалиться. Стетоскоп надел, попросил подышать.
– А теперь трусы спускаем. Спускаем-спускаем. Так. Позволите? Ага. А вот это у нас что?
– А что? – напрягся Леха.
– Ну вот левое яичко, кажется… Не чувствуете?
– Вот… Вот так, конечно… Чувствую.
– Подзапущено уже. Под-за-пу-ще-но.
– Ну… Доктор… Танцор-то я хороший! – оскалился брокер. – Так что мне нормально, не мешает.
– Ну, не мешает – и славно. Одевайтесь, уважаемый. Свободны. Вот, правая дверка.
Леха натянул, застегнул, а врач пока писал что-то в бумажке. Унтер прочитал, покивал.
– Добро пожаловать.
Брокер подмигнул Гомеру с Артемом: и вам не хворать, и нырнул в предписанную дверь. Там какие-то ступени вниз бежали.
– Теперь вы, что ли, уважаемый.
Это Гомеру.
Старик шагнул вперед. Оглянулся на Артема: кто знает, что у них тут за медкомиссии. Артем не забирал у него своих глаз, не бросал деда. Вдруг накатило дежавю, огорошило, как очнулся. Кашлянул: в горле запершило. Доктор на него внимательно посмотрел.
Гомер сложил вчетверо засаленный плащ, положил на кушетку, на край, в ноги; стянул через голову свитер, под ним – майка грязная, под мышками пятна. Встал – голый, грудь впалая, живот бледный, на плечах волосья курчавые редкими клочками.
– Так… Шею давайте посмотрим… Щитовидку… Под бородой-то… – доктор запустил руки Гомеру в его кислое серебро. – Ну что… Зоба нет. Остальное сейчас прощупаем…
Промял Гомеру – напряженному, насупленному – живот, заставил и старика спустить брюки, там все проверил.
– Опухолей не вижу никаких. Блюдете себя, а? Наверх не ходите, водичку фильтрованную покупаете, да? – уважительно и удивленно даже подсказывал врач. – Поздравляю. Я бы и сам в вашем возрасте не прочь вот в такой форме быть… Одевайтесь.
Накарябал что-то на бумажке, сунул ее старику в руки.
– Левая дверь.
Гомер засомневался. С надеванием плаща не спешил, оттягивал. Ищуще оглянулся на унтера, на начальство.
– А почему деду левая? – спросил за него Артем.
– Потому, уважаемый, что с вашим дедушкой все хорошо, – ответил врач. – В выписку загляните.
– «Нормален. Годен к службе и иммиграции», – прочитал Гомер, опасливо отнеся бумагу подальше.
К иммиграции годен. Опухоли ищут. А если находят?
– А правая дверь куда ведет?
Дитмар, которого спрашивали, только улыбнулся.
